|
||
|
|
|
|
|
|||
19.06.2007
Франкфурт...
Германия очаровательна. После жестокости италийского светила германское солнце ласково, даже нежно. Ты находишь здесь, на Майне, щедрую и свежую зелень, какая в Италии к концу июня уже сожжена. В Германии же зелень лишь матереет к июню, её долгая салатовая робость сменяется, наконец, уверенностью крепкой темнозеленой листвы. Бывает влажно, но всегда придёт на помощь предусмотрительный ветерок. И необычайно трогателен после долгой разлуки немецкий порядок. Он воспринимается как явление смысла – жизнь упорядочена и осмысленна... сколько удобств предоставлено здесь человеку. Пусть он и не пользуется ими... пусть продолжает быть рыхлым и непредсказуемым существом, но они есть... эти бессчётные маленькие удобства, эти многообразные и так заметные мне черты разумной упорядоченности, которые делают наружную жизнь в конечном итоге лёгкой, посильной, приятно предсказуемой... которые позволяют тебе, освоив нехитрый распорядок, практически на автопилоте исполнять необходимые процедуры, плавно вращаясь в немецком механизме, отдаваясь течению дня... своим мыслям... Какими безумцами или наивняками надо было быть, чтобы самим накликать на себя страшное возмездие, разрушившее до основания немецкий порядок и саму Германию. Дважды немцы пытались империалистически обустроить Европу. Слишком много было в них порядка и страсти к порядку, слишком нагляден был им их преобладающий немецкий смысл... слишком очевидны были пороки прочих, не умеющих так последовательно мыслить, так до деталей конкретно видеть и так тщательно, так добросовестно и самозабвенно делать. С ними сыграл злую шутку их собственный порядок, их непогрешимая последовательность. Нельзя делать вывод, что если ты разумней... или даже определенно порядочней, то все должны быть такими, как ты... должны (хотят и могут) жить так же разумно и упорядоченно, как ты. Ошибка! – здесь нет прямой логической последовательности. Здесь вообще нет последовательности... здесь всё непоследовательно... кто-то хочет быть беспорядочен, и надо позволить ему... иначе он восстанет на твой порядок. Просто не надо его трогать, пусть живёт «Кучей»... он хочет так жить. Там внутри этой «Кучи», есть, возможно, тепло и свет, которые тебе даже неведомы. По крайней мере, надо допустить, что внутри «Кучи» есть некая иная жизнь, и она имеет право. Хотя... как трудно это допустить, глядя на мир с очаровательно размеренных и размеченных, аккуратных и аккуратно заселенных торговлей улочек Франкфурта.
Тихий вечер июньского вторинка на Leipziger Strasse. Итальянский ресторанчик называется «Da Nico» («У Нико»). Кёльнер, – толстый и смуглый сицилиец лет под шестьдесят с лицом так и не возмужавшего подростка, золотой цепью на бронзовой шее и смачным диалектом, – вполне создаёт необходимую атмосферу. Сам же Nico - весьма неприметный, даже прозаический и быстрый в движениях субъект. Он совсем не живописен. В нём нет итальянского колорита... он пропорционально сгладился и посерел. Он согласился на Германию. И мясо у него с гриля не отличается ничем особенным. Но тишина почти пустой улицы, сохранившей невозмутимую и прекрасную аккуратность, но нежное вечернее солнце, ласкающее идеально чистую брусчатку и такие же идеально чистые спины авто, лоснящиеся безупречным лаком, но..... – страна некрасивых и верных немок... страна самых надёжных и самых свежевымытых в мире машин. Но о чём я... Господи ты Боже мой! Куча... куча... - извращенцу, отщепенцу и добровольнолишенцу вроде меня не пристало даже думать о великой северной стране, которую нельзя не любить, которую нельзя просто так покинуть... – только предать (ведь из России не уезжают... это из других стран уезжают/переезжают... а Россию предают!). Неа, не по рангу мне любить и поминать Россию. Мне, пожалуй, ещё по рангу ожидать, когда она придёт – милая женщина/девочка, успевшая уже стать бабушкой, но всё ещё не сменившая девичью кожу на кожу зрелой женшины. И вот он – наш последний и единствнный аргумент в пользу жизни: это вот ещё юное тело, извивающееся в твоих руках... всхлипывающее и взрывающееся задохнувшимся сипом, просящее и добивающееся. Хм..хм – гедонизм тугой и зрелой еврейской женщины в девичьей коже. Последний аргумент в пользу жизни? Теперь!.. когда ты уже стар и мало способен к жизни... вот только последний аргумент... Этот последний аргумент – это почти капитуляция...
А на Франкфурт обрушились громы.
Суббота 23 июня 2007 г. Мимо церкви. Но это не церковь... лишь здание церковное, а внутри – это ясно сквозь большие стеклянные двери, глядящие из под отверстых церковных врат – какой-нибудь Verein или Gemeindschaft… или ещё чего, у них много всяких своих названий. Но почему не становится? 24 июня 2007 г. Волшебный воскресный вечер. Итальняцы в Германии не работают по воскресеньям. Наверно их слабая латинская душа не выдерживает праздничного гробового молчания воскресной Германии. Франкфурт умер. Девятнадцать тридцать в июне, солнце ещё высоко, а на улицах уже давно практически никого. Нет, кафе заполнены – это видно. Но не слышно. Кто-то откючил звук. Но какая чистота... какая перфектность Umgebung! Как девственна голубизна вечернего неба над Майном, как зелены платаны в парках... ...только голова болит и жить не хочется. Жизнь не только совершилась, но и завершилась... такое вот чувство. Прекрасно... прекрасно!!! Тут тебе ничто не помешает. И никто не помешает. Повеситься.
La dolce vita. Прямо на Offenbacher Landstrasse... да-да, просто-таки под носом у доктора, к которому я приехал лечиться – ну ладно, обследоваться – итальянская gelateria (кафе-мороженое). Мало того – оно называется «La dolce vita». Мало того – по стенам развешены фотографии из Феллини: Марчелло и Анита крупным планом. Мой нежный Марчелло... Но омерзительней всего чувство дома, которое возникает у меня здесь на этом итальянском островке посреди образцово упорядоченной германской жизни. Ну ладно, допустим – он услыхал родной язык... А я?
Взгляд из окна. Дождь в очередной раз отпустил. В окно - свежесть. Я хочу и могу любить всех. Но почему теперь?.. Меня только что кардиограммно прокатили на испытательном велометре... и сообщили, что сердце у меня годится для Тур де Франс? Неужели из-за этого только? Но я, собственно, и не слишком тревожился за сердце... Господи, неужели я такой патологический трус, что простое сообщение – "инфаркт почти не виден!", способно отворить во мне фонтан любви к человечеству? Фу... какой позор! Но может... может быть, это всё-таки проглянувшее солнце? Может это разорвавшиеся тучи, показавшие синюю подкладку, по которой они так отлажено, так бесшумно скользят? Кто теперь вычислит? Кто докажет мне, что не успокоенная трусость, а созерцание природы, приподнявшей мокрую зеленую голову после ливня, дарует мне приступ жизни... эту стремительно пронзающую весь организм странную и страстную потребность обнять и пожалеть всех.
30 июня 2007 г. «Сад вечерний, вечный сад//мне сегодня не в отраду//ты уводишь в сон из ада//а во сне всё тот же ад...»
Вечерний сад на Zeppelin Alee. Роскошь громадных линялых платанов, ещё сырых после ливней. Зайцы, прыгающие как кошки и уверенно пасущиеся на газонах прямо посреди города. И как мучительна бестолковость, незначительность, неинтересность всего того, что может написать о себе человек. Мужчина ещё долго живёт уверенностью, что он будет интересней, если станет писать о своих женщинах... какое заблуждение, какая нищета эксгибиционизма. Я стал неинтересен сам себе... ха-ха – вот теперь, теперь, когда я стал интересен другим, именно теперь я сделался неинтересен себе. Всю жизнь я жил уверенностью в лермонтовой правоте, что «история души человеческой может быть интересней истории целого народа...»... но ныне я одинаково сомневаюсь в интересности любых историй. Одинаковы они все... мы все постыдно, убого одинаковы. И только вечерний сад на Zeppelin Alee даёт прохладу какой-то неподдельной интересности, остужает стыд... врачует грусть. 1 июля 2007 Сегодня, наконец, мне разрешено было присесть среди платанов. Скамейки просохли от дождей... впитали и просушили сырость, и я провёл полчаса в зеленом шуме. Боже мой, как давно я не слыхал этого несравненного громкого шепота крон. А ведь когда-то именно они – шепчущие кроны – привели меня в стихи... да-да, они!
В пяти саженях от земли Так это было... так сложились эти стихи из самых моих ранних. Как «что сказать?»... да всё сказать! Мне было всё сказать...
Парит. Но среди платанов ты в свежести и волшебном шуме. Они самозабвенны и ты забвенен среди них. Нельзя ничего получить внутрь снаружи. Только сам ты можешь одарить мир своей внутренней свежестью... оросить его своей душевной влагой. Если она есть. Пока она есть.
3 июля 2007
Без секса нельзя, но не в сексе дело. Это я понял сегодня ночью. Ну ладно... какой там ночью! Ночью мы спали. Но в те вечерние часы, что мы провели близко... в эти часы явилось мне сие гениальное открытие. А что – и гениальное! Оно ведь целожизненное. Впрочем, не исключено, что и это открытие не окончательное. Но оно было явлено с такой живой очевидностью, с такой убедительностью... Как однообразен сексуальный акт... как несуществен, хотя и абсолютно неизбежен. Я не йог. Сегодня я вероятно познал нечто, что является искони женским знанием и женской привилегией... умение жить одним запахом, который ты вдыхаешь... одною кожей, которую ты ощущаешь под ладнями...
...жить тишиной и касанием – но ведь я знал это всегда... ... и-при-чём-тут-во-о-бще Германия? ";^/ |
|||
| назад | далее | ||
