Тонкой тени искушенье
утра бережный обман
над Вероной трескопенье
оседлавшее платан
Погуляй пока даётся
жизнь короткая тебе
приумолкни у колодца
равнодушного к воде
Помни
всё что остаётся
утра бережный обман
помни
саранчой взорвтёся
жизни радостный платан
Пьёшь, буянишь, нещадно воруешь - грязнолицая... черная Русь. Слава Господу - ты существуешь! Я о большем судить не берусь.
Разменявшим несчастье родное на убогие званья гостей, есть ещё упованье обльное - помолиться иконе твоей.
Рукавом протирая, как пьяный, окрик облчаный... слёзы берёз... помнит имя беглец окаянный, что в истраченном сердце увёз.
К твоему поминанью, тоскуя, я, как пёс отмороженный, жмусь...
Слава Господу - ты существуешь, а о большем - прости! - не берусь...
Не следуй за мной, мой друг молодой!
Туда, куда я - там злые края,
там тлеющий куст... срастание уст...
там кожа горит - там Бог говорит.
опять
Неспешный ход, нестройный хор - за чашкой кофе разговоры. Ночных молчаний лёгкий сор - сыпучий шум на дне амфоры.
Ещё лишь свет - уже жара, и старый камень тихо ноет.
Так повторяется "вчера", так этот вечный плавень Ноев - развоплощений полный челн - плавучая грмада смысла, как треснувшее коромысло, опять скрипит на глади волн.
Облетает глицинии
фиолетовый снег,
омертвело в унынии
царство таинств и нег.
На весну непохожая
воцарилась пора,
осень рыжею рожею
в переулках с утра.
Щемота и незнание -
отвернувшийся Бог,
как потеря сознания,
как пропущенный вдох.
То всего лишь цветения
облетевший венец...
Но иглой подозрения
в мякоть вечного бдения
входит слово -конец-
Цветные ковры штукатурок истлеют и в пыль упадут. Пройдут поколения "турок", терзая свой вечный маршрут жестокости, немилосердья от крови слепых янычар...
Вотще же Господне усердье расеять беду этих чар.
Но может... могло быть иначе? Прикроет ресницы рука, и Он потихоньку заплачет, добавив воды в облака.
|