Из книги стихов "ЛИШНИЙ РОСТОК БЫТИЯ"
изд. Алетейя СПб 2001 ISBN 5893294203
Медленно полиняли рассеяв весеннюю сень счастье сулившие дали бредами жившая лень
ныне мне труд заповедан робок в преддверии я не покорившийся бедам лишний росток бытия
1 часть тихотворенье
июнь 1995 г. Италия
Такое вот простосиденье
над кофе... над зяблой рекой.
Вся жизнь твоя — Тихотворенье,
как стыд, заслонённый рукой.
Какие-то бледные строки,
какие-то бледные дни —
скачки белобокой сороки,
клюющей забвенье в тени,
зелёная нежность платана,
качнувшего веткой тебе, —
всё это лишь рана... лишь рана,
зияющая в судьбе.
Река коричневой воды,
движенья вечного и смысла —
мостов тугие коромысла,
акаций горы, лип ряды.
Шум доброй жизни, долгих лет,
всё — щебет, радость и порханье...
Одной лишь думе счастья нет,
покоя нет и нет названья.
Пригрело солнце...
мутная река...
весь тихий мир для ласточек размерен!
Два облака пришли издалека,
подобные ручным пушистым зверям.
И воплощая сказку бытия,
и сердце обольстив колоколами,
склоняется Италия над нами —
над этим днём,
где — ласточки и я.
Жизнь бубнит, а что — не разберу! Оттого и нет стиху названья. Просто так скрипящему перу чужды наших вымыслов старанья.
Я не знаю... заживо идти?.. что-то «звать» и ожидать чего-то?.. — всё обман, превратности пути... всё — непроходимое болото.
Там свернул, там отступил назад, там себе не внял, а там — кому-то, прозевал последнюю минуту, снова струсил перед дверью в ад...
и стоишь. А жизнь бубнит... бубнит... разгоняя девственную скуку, своему не доверяя звуку, как не верит шагу инвалид.
Бессилие
1.
Мне лампа высветит слезу
ненужной крапинкой печали.
Я — Данте в проклятом лесу,
я — парус, избранный отчалить
от бесполезных берегов,
— надежды сломанная ветка, —
и сердце дышит редко-редко,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
нет больше сил,
нет больше слов.
2.
Всё зеленит, чадит, чудит, зевает...
меня не узнаёт бренчащий день.
Я знаю только то, увы, что знаю, —
не знаю ничего.
И думать лень.
Я где-то далеко зарыл невольность
и детскую свою мольбу зарыл.
Жить было больно и осталось — больно,
сил не было
и не осталось сил.
3.
Трава и утро — тихий бред любовный, коснувшийся пылающего лба.
Опять порханье ласточки надбровной, опять душа — беспутна и слаба. И тянущее властью эфемерной обратно в ничего не давший сон бессилие судьбы несоразмерной, которой ты и страшен,
и смешон.
Какой-то юг, каких-то птиц больших широкие неспешные размахи... (Уже я где-то слышал этот стих, ребёнком путаясь в слезах ночной рубахи)
Мечта пронзительного юга
который день тебя смущает...
Тебе постыла скуки вьюга —
судьба остуженного края!
Пусть этот круглощёк-опёнок,
катящий, выпятив ручонки,
и пьяцца Бра,
и жизнь спросонок
сольются в памяти воронке.
Пусть вспомнишь ты и вспомнит лето
далёкий берег, пену Ялты...
туманность утреннего света,
в которой ангелом стоял ты.
Я нынешний и ты вчерашний
переплетёмся в свете этом,
две поросли на Божьей пашне —
враля-лентяя и поэта.
Лето
Сознанье, как мороженое, тает, и плавится осмысленности лёд. Наверно, жизнь-печаль меня клянёт — проклятья до меня не долетают.
Отравлен днём, отравлен красотой, отравлен свежестью и счастьем «безобразным», покачиваюсь кипарисом праздным и радуюсь душе моей пустой.
Блажь... невозможность... пьяная тоска! Не может счастья сразу быть так много! Сюда не просочилась и тревога, тут тень, и та не холодит виска.
Тут сам не свой, но самый верный ты, тут севера не раздадутся стоны, тут млеет жизнь под дымкой дурноты и жмурится, как кот, судьба Вероны.
|