|
||
|
|
|
|
|
||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||
Денис Ступников http://www.pravaya.ru/idea/20/5940?print=1 Армия как машина для жития
(Борис Левит-Броун. Внутри Х/Б) Борис Левит-Броун – ярко выраженный творец возрожденческого типа. Подобно Леонардо Да Винчи он гармонизировал и синхронизировал в себе самые разнообразные креативные устремления, не возведя в абсолют ни одно из них
Борис Левит-Броун – ярко выраженный творец возрожденческого типа. Подобно Леонардо Да Винчи он гармонизировал и синхронизировал в себе самые разнообразные креативные устремления, не возведя в абсолют ни одно из них. Несмотря на свою благоприятную культурную среду и явную информационную избыточность, XX век принёс не так уж и много подобных творцов. А наиболее выдающихся из них можно пересчитать по пальцам одной руки. Это поэт, авиатор и скульптор Николай Бруни; религиозный мыслитель, математик и химик Павел Флоренский; виртуозный пианист, евразийский мистик, мастер перфомансов и саркастический политик Сергей Курёхин…
Что же до Бориса Левит-Броуна, то он удачным образом совместил в себе таланты писателя, художника графика, лирического поэта, джазового музыканта и христианского философа. Вторая книга прозы – роман «Внутри Х/Б», над которым автор работал с 1989 по 2004 год – подчёркнуто автобиографична. Сосредоточенность на собственном «я» – одна из определяющих черт сочинителей современной прозы. В этом русле творит и несгибаемый денди Эдуард Лимонов, и богемный католик Илья Стогов, и Павел Перец – бывший алкоголик, нашедший утешение не только в сочинительстве книг, но и в занятии тяжёлой атлетикой.
С одной стороны, Левит-Броун принимает эти правила игры, с другой – максимально дистанцируется от присущей всем вышеназванным авторам фотографичности и фактографичности. Свою феноменальную и феноменологическую скоропись о неприкрытом импрессионизме армейских будней он сравнивает с неуловимыми трескающимися гранями расплавленного алмаза. И действительно, в романе «Внутри Х/Б» автор постоянно балансирует на неуловимой грани между лютым цинизмом и всепоглощающим романтизмом, остервенелым озлоблением и спасительным практицизмом, безудержным богохульством и истовой верой.
У романа Левит-Броуна уже обнаружился своеобразный литературный предшественник – монопьеса калининградского драматурга Евгения Гришковца «Как Я Съел Собаку». Сходство этих произведений действительно уникально. И та, и другая книга повествует о непрекращающемся ужасе службы в советской армии. Методы нарратива тоже предельно идентичны: оба прозаика предпочитают надрывное сентиментальное письмо, где хронологические события нарочито перетасованы и предельно замутнены, а конкретные деяния героев совершенно теряются под грудой субъективных и сбивчивых лирических отступлений. Левит-Броун и Гришковец схожи даже в деталях: обоих главных героев командование отправляет служить на Дальний Восток; всё время им приходится исполнять абсурдные и жуткие полуязыческие армейские ритуалы, на фоне которых непрерывно разносится косноязычная матерная ругань командного состава. Поразительные совпадения наблюдаются и в «саундтреках» названных книг. Если аудиоверсия пьесы Гришковца озвучена композицией группы «Мегаполис» «Звёздочка» и музыкой Генделя, то Левит-Броун поминает в своём романе песню «Звёздочка моя ясная» и всё того же Генделя!!
Однако в мировоззренческом плане оба писателя оказываются полными антиподами. Примоднённый Гришковец в принципе равнодушен к понятиям Бога и Родины. Не удивительно, что в его пьесе в финале верх берут панические и пораженческие настроения. В ходе пьесы автор намекает, что проявлял себя в армии не лучшим образом, и малодушно предлагает вычеркнуть все три года службы из своей биографии, мотивируя это тем, что тогда он был совсем другим человеком, который давно уже умер. Герой же Левит-Броуна относится к себе с максимальной долей иронии, постоянно потешаясь над своим «еврейством» и «интеллигентностью». Это спасительное юродство и позволяет ему остаться самим собой, даже в ситуации максимального искушения – когда он вдруг возвышается над своими сослуживцами.
К тому же именно в армии главное действующее лицо романа «Внутри Х/Б» впервые начинает чувствовать истинность категорий Родины и Бога. Несмотря на то, что герой книги Левит-Броуна навязчиво именует себя «ненужным патриотом», он только на Дальнем Востоке ощущает, что слово Родина пишется с прописной буквы. Сложную и деликатную эволюцию на протяжении всего романа претерпевают и религиозные воззрения героя. Отсутствие какой бы то ни было веры в сверхъестественное сменяется нутряным ропотом на Господа, а позже на смену приходит чувство смирения. Опираясь на сентенцию архитектора Ле-Корбюзье «дом – машина для жилья», писатель выводит новую формулу: «Армия – машина для жития». Именно в годы военной службы герой (пусть и в максимально грубой форме) получает первые уроки метафизики. Так что магистральная символика собаки получает у Гришковца и Левит-Броуна абсолютно противоположные значения. Первый заставляет своего героя съесть собаку, деля трапезу с корейским сослуживцем (материализация метафоры «он давно собаку съел» в смысле приобретения грубого бессмысленного опыта). Второй объявляет найденную «внутри Х/Б» собаку символом преданности Божественному провидению и знаком душевной нежности. Не зря же Левит-Броун закономерным образом приходит к антитезе чувственной любви-благо-дарности духовной любви-благо-дарению.
|
||||||||||||||||||||||
В этой подрубрике собраны критические отзывы на мои книги. Было их не так уж и много, но и не могу сказать, чтоб совсем мало. Мне они кажутся интересными.
Владислав Иванов, январь 2005 «Текстстихия» Бориса Левита-Броуна
Предлагаемый читателям текст построен необычно. По сути – это литературная критика. По форме – скрытый в прозотексте диалог, поданный как вшитые в текст критика цитаты-самообъяснения. Это продолжение публикуемой нами линии критических текстовых новаций, по одному из определений – эстетических пост-адекваций.
Новые тенденции
«Текстстихия»: переобъяснение всё-таки требуется!
Борис Левит-Броун[1] «Внутри х/б». Санкт-Петербург. Алетейя. 2005 «Русское зарубежье: Коллекция поэзии и прозы»[2]
..Ему ничего не нужно больше писать, чтобы называться Писателем. Он сам это знает давно. «Но тот, кто не хочет жить, больше всего страдает от тирании жизни. Ведь желание жить - это как раз мышечное сопротивление её косной тяжести… Никого так слюнообильно не поедает жизнь, как нежелающего жить… Всё непосильно ему… даже бремя вдоха. И нежелающий жить сталь писать какую-то белиберду, рифмованное эхо своего индивидуального отчаяния». Не нужно больше «…лезть за пазуху умирающей прозе». Да, в России появился Писатель. И пусть кто-то успел сказать со злой улыбкой – «ещё один?..» J Уже успел. Но не тот успел, кто сказал, а кто успел стать. И пусть тогда вновь и вновь «… измученная жизнь мстит за себя долговременной прозой». Монтажной прозой. Клиповой. Абсолютно новой… Однажды получил от него два письма. Первое – изданное: оно оказалось романом. Во втором он писал уже тогда, когда первое было восхищенно прочитано, и он знал о том восхищении: «…что за стилевой у меня метод??? Я честно не знаю. Верьте слову – не кокетничаю., правда не знаю. Знаю, что писалось чохом… как нутро диктовало. По какому принципу пропускались и отбирались эпизоды двухлетнего бытия?????? – можете мне поверить, я мог бы написать ещё одну, а то и две таких книги, и эпизоды были бы другие, другие моменты, другие ситуации с теми же самыми героями. Материалу б хватило. Но что-то (или кто-то) стояло/ СТОЯЛ за спиной моей, когда я клацал на моей Эрике, и командовало / КОМАНДОВАЛ – вот это пропустить… это лишнее, а вот здесь подробно... В северогерманском Нордене я выдавал по три страницы текста в день… Никуда не спешилось, но внутренний темп был, видимо, так высок, что за месяц я добил книгу, первую половину которой привез с собой в эмиграцию. Иногда я днем выходил погулять по дайху… но о книге я не думал… я слушал записи симфоний Чайковского на своем примитивном кассетном плэйре. Может, это и был мой метод – потому что Чайковский способен и мёртвого оживить, поднять из гроба, только для того, чтобы разорвать душу на части. Этот Чайковский страшная штука… русская штука, невозможная нигде… только в России». И появилась книга, обретшая тексто-символическую почву «удушливой топи невыкрикнутости», вывела автора на такую литературную высоту, которая, казалось, для современной русской литературы, потерявшей веру в читателя, способного осознать, была уже не достижима. Но - «…несмываемая память об идеале» - текст был рожден словно не автором, а философским соитием истории Языка и истории Литературы. …Абсолютно невозможно, ненужно и неправильно было бы переобъяснять через литературную критику то, что передано через свежий, необычный и глубокий текст. Текст, который стал, без сомнения, открытием новой литературной России. Открытие это символизировано состоявшимся переходом прозотекста – в «текстстихию», где многоярусная образность, полиаспектная метафоричность стали стилистической и смысло-тематической нормой. А то, что такой метод может стать нормой – стало литературной новацией. ...Ну, разумеется, такой книги в России раньше не было. Не было такого стиля, который бы не просто предположил, а доказал, что проза умирает. Но доказательство смерти прозы представлено не через поэзию – парадоксально! – а через прозу же, которая по стилевой функции превратилась в высочайшем смысле - поэзию. …Да, это поэзия. Глубоко «мета-метафоричная», в ней «образ в образе» создает образ. Причем не только на уровне макротекста, но и не уровне периода и даже одного предложения, растягивающего подчас литературную норму: «…убедившись уйти урезонив удаль унаследовав узость упавших уз…» Тут вместо «приехали» - «…как будто мы неслись в разматывающемся клубке, брезентовое вещество которого случайно зацепилось за Хабаровск и теперь ложилось через ночь полосой отставания… Иссякла инерция метнувшей нас руки, да и сам клубок завершил разматывание». Чистая поэзия. Только практически не ритмизованная. Великая образность - понятная образность, рожденная страхом потерять возможность осознавать образ. Гиперобразность. Удивительно ли, что в этой прозе не было проникновения в суть именного такого страха, который и не страх вовсе, а некое пра-пра-пра-историческое человеческое чувство, заставляющее мыслить не просто быстро и отрывисто, а мгновенно и рвано… Перевести такой стиль на бумагу, загнать его в романную форму - как? Можно, оказывается. Рассказав о невозможности это сделать! «Внутренняя книга, которую пишет в нас страдание и которую так трудно перепечатать словами, впала в абзац бессилия, знаки заплакали и расплылись». Но, появившись, как отражение этих мыслей - на бумаге, такой становящийся неимоверной текстовой тяжестью стиль заставляет разорванные прозокуски слиться, как сливаются свинцовые или ртутные капли в целое. В прекрасное и абсолютно новое литературное целое. Так же, как и само название – где не только человек «Внутри х/б», но и у человека «внутри х/б». Сухариные души читателей, которых автор скромно и с каким-то уже другим, каким-то цивилизовано-интеллигентским страхом называет «глупыми», оказываются способными к тому, чтобы впитать, а после – потяжелеть, наполниться и… рассыпаться… Не выдержать и не вынести много-Образности: «…Куда могли идти вместе эти два человека, один из которых был как манжет сорочки, вечно исчезающий в слишком длинном пиджачном рукаве, а другой – как столбик посреди подворотни, куда запрещен въезд транспорту». Новому восприятию жизни, с её новым требованием к стилю - старые литературные формы не подходят. Странно, почему кто-то назвал «Внутри х/б» - «лирическим дневником»[3]? И совершенно не странно, что сам автор назвал его «впечатлением». Зачем переназывать то, что уже автором названо? Чтобы понять, что ли?.. А без этого – никак?!.. Впрочем, и для многих ведь «никак» сейчас и уж точно будет «никак» потом. Никогда потом. Узналось, что одна восхищенная читательница – профессиональный, кстати, литературовед – прочла книгу за ночь. Как не ужаснуться этому!.. Что же должно твориться в сознании читательницы! Или - с какой же реактивной скоростью должны работать её мысли! Какими гигантскими порциями она должна заглатывать текст! Левит-Броун – это автор для медленного чтения. Для про-чтения. И не только потому, что текст настолько плотный, что сквозь него нужно продираться… Рецензент книги (см. ссылку 3) считает, что Борис Левит-Броун пишет разными «Я». Он прав, конечно. Он прав по - «звуковой форме». Ведь им подразумевается МНОГОЛИЧИЕ Левита-Броуна в различных книгах (поэзия, философия, сюжетная проза). Но почему не подразумевается очевидное – разные «Я» Бориса Левита-Броуна наиболее ярко проявлены именно «Внутри х/б»?! Как же этого не увидеть???.. Однако в любом случае понадобится переобъяснение. Наверное, так делают всегда – переобъясняют, если что-то не ясно, и тогда становится всё понятно, Всё ясно. Однако как переобъяснить то, что создается через серию контекстных «за- и в -печатленных определений» высказано через «вы-мышлено» в особой разновидности конструкционно-славянского языка? Как перевести с него на современный русский «зеркальный психологизм», изнутри объясняющий внутреннее, как будто туда поместили многогранное зеркало, разбитое на мелкие кусочки, в каждом из которых микрофабула. «Всё это он рассказывал Юре, сидя на гладильном столе в бытовке и отражаясь в зеркале, в котором я брился». Две временные формы в одном предложении. Три действующих лица. Четыре действия!!! Одно предложение – одно! «Он прав, проза умирает». Он прав, потому что он сказал себе «он прав». «Я маятник себе…» Он с этого начал впечатление, попавшее под печатный станок. И представил печать впечатлений. «Со мной происходило, но без меня». И может, от этого текст сам по себе получился контекстным! Контекст стал фабульным! Это удивительно! И то, что обычно параллельной тонкой смысловой ленточкой сознания читателя вьётся вслед символьному авторскому тексту, - в «текстстихии» Бориса Левита-Броуна становится прямым описанием. Особенно очевидно это становится когда фабульное и контекстное подается в одном предложении: «И был у неё прохладный цементный пол, и толстый кишечник радиаторов, севших на стену». Причем грош цена была бы метафоре, где радиатор – это кишечник. Но автор переводит эту метафору в описание психологического состояния героя. Красота и религия, вера и любовь - как сопоставляемое, но не сочетаемое, как разности и как единство вплетены в сюжет откровенными лозунгами: «Дай нам…потому что мы верим, что – любовь… потому что это – любовь…потому что любовь – это то, во что верят». И вместе с тем – «…бестолковая затея – надвигаться на смысл!» Одушевлено всё. И на фоне этого «все» кажется, что человек одушевлен в меньшей степени (что в произведении об армии не удивляет нисколько): «окна завтракали», «зонтик сошел вместе с нанятой мамой», «полюбила моя память», «утро пнуло», «маляр-рассвет», «наплакавшийся майский день», «кучки налысо стриженных со свежеезатравленными глазами» … На этом переходе все и построено: когда одушевленное переходит в материальное, уже ранее, впрочем, одушевившееся, порождая душевное… И «…размеренная долгопись сосредоточенной наивности покинула вместе с детской верой… И скоропись пришла, чтобы успеть… я желаю успеть и превращаю скоропись в мгновеннопись – дикий обреченный моментализм…», - можно сказать, что это из авторского предисловия. Почему «можно сказать»? Потому что для Левит-Броуна, кажется, не существует «пред-словия», но, видимо, существует «пре-текст»… Хотя сам он утверждает, что «есть только текст». Кто как не здешний читатель знает, что книги разные бывают. Пустых много. Никчемности полно. А эта принесла в мир особое. Добро какое-то принесла. Но такое добро, которое вызвано тем, что человек может понять – зачем оно, добро это. И пусть эта особая форма литературного добра станет доступной многим… Хотя, конечно же, этого не произойдет…
Особенность фабульного перехода в контекст (избранные примеры лишь из начала произведения)
23-летнего женатого человека забирают в Советскую Армию
Везут его к месту службы
Где его встречают
[1] Талантливейший автор-космополит. Сильнейший прозаик. Как поэт авторам этого материала не близок, хотя в своем творчестве выделяет именно поэзию. Редкой для современности глубины публицист, уникальный философ, проповедующий христианскую мораль, художник-эротографик, джаз-сингер. Родился в Киеве, служил на Дальнем Востоке, жил в СССР искусствоведом, автотуристом бежал в Германию, переселился эмигрантом в Италию. Недавно и, скорее всего, надолго, пишущим человеком поселился в Москве. Может, «снова навсегда». Любимый поэт - Георгий Иванов. Высоко ставит философию Николая Бердяева и мистическую многослойность Андрея Платонова. Ценит литературное мастерство Михаила Жванецкого, полагая, что его проза должна рассматриваться как мощный новаторский литературный инструмент. Утверждает, что похотлив по природе, поэтому - «моя забота – Бог», - говорит он… «еврей из Киева, да ещё и под зонтиком лысины»… J
[2] В этой серии вышли книги Михаила Зарецкого (Израиль), Александра Зимина (Германия), Музы Извековой (Германия), Майкла Коровкина (Италия), Анатолия Ливри (Франция), Анны Малаховской (Австрия), Эльвиры Мовчан (Греция), Владимира Соловьева (США), Елены Юдковской (Нидерланды) и других, а также сборник «О ничтожестве литературы русской» (сост .и вступ. слово С.Гайер), [3] См. В.Сердюченко. Книга о страхе и власти. – Книжное обозрение, 2004, 29 ноября.
* * * |
||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||
Settimanale di informazione della diocesi di Chioggia, sede: Rione Duomo 736/a - tel 0415500562
|
||||||||||||||||||||||
.JPG)
.JPG)
Intervista al letterato, 
 |
Борис Левит-Броун. Вынужденная исповедь: Билингва. – Charles Schlacks, Publisher, Idyllwild, Сalifornia; Вест-консалтинг, Москва, 2012.
Борис Левит-Броун – поэт, прозаик, философ, чей голос доносится до нас сегодня из Италии, где он живёт с 1995 года.
Немало авангарда (но что есть авангард, как не своеобычный взгляд на мир?) читатель найдёт в новой двуязычной книге писателя «Вынужденная исповедь». Левит-Броун разрабатывает традиции футуризма начала XX века, но при этом не отказывается и от «традиционной» ветки отечественной литературы.
«Вынужденная исповедь» – иная, параллельная литература, в чём-то необычная и даже неправильная, но живая. В ней явственна традиция абсурдизма, но если вчитаться глубже, флёр непонятности развеивается, многословие опадает. И мы видим ранимую душу творца, словно листами капусты запеленавшего сокровенную суть текста.
В «Вынужденной исповеди» – четыре произведения, верно отмеченных автором как «коллекция прозы»: ведь точный жанр их определить едва ли возможно: «Маленький мук», «Евангелист Антоний», «Анкета» и «Кошмар». Непосредственно разбирать прозу Левита-Броуна вряд ли возможно, её нужно читать, ещё лучше – слышать, поскольку хорошее литературное произведение просто обязано «звучать», хотя для прозы это правило – закономерно – поддаётся сомнению.
Потому остановимся на «Анкете» – самом необычном «экспонате» «коллекции прозы». Композиция «Анкеты» (автор приписал к названию «вынужденная исповедь») предсказуема – герой повествования заполняет анкету, по ходу комментируя, вспоминая, возвращаясь в прошлое…
Кто скажет, что это проза, а не пограничный стык прозы и поэзии, наложенный на бытописание и приправленный юмором? Это проза парадоксов, яркая, самобытная – порой даже чрезмерно самобытная. Показательны и критические отзывы. Фёдор Мальцев, к примеру, отмечает: «Все произведения Бориса Левита-Броуна можно смело назвать поэзией. Поэзией резкой, острой, публицистичной, нервной, раздражённой, умиротворённой, какой угодно. Главное – необычной». О поэзии автора (но, как мы уже говорили, сам по себе художественный мир – един, это люди придумали границы) говорит Ольга Денисова: «Борису Левиту-Броуну действительно, кажется, мало даже слов родного языка. Поэтому то и дело появляются авторские неологизмы, не утяжеляющие поэтический язык мастера, а своим окрасом проясняющие то, что хочет высказать поэт».
Евгений СТЕПАНОВ
№ 7 (75), июль 2011 г. Литературные известия с.15
БЕСТСЕЛЛЕР
Борис Левит-Броун
«Сквозь строи смятых строк»
Издательство Editura Fundatiei Culturale Poezia, 2011
_1.JPG) |
Способ жизнедеятельности, вся нервическая система, вынужденная обслуживать развитую гораздо больше нормы (хотя кто устанавливал эти нормы?!) духовную составляющую личности человека творческого, могут существовать только на особом условии: отсутствии этих самых условий, или лучше сказать, условностей, запретов, ограничений — так сказать, законов физического выживания. Свободное перемещение души поэта в метафизических пространствах как-то само по себе не оставляет времени и сил на ежедневные сражения на полях быта. Иные битвы приходится переживать этой душе — между жизнью и смертью, между добром и злом,между светом и тьмой, — потому что истинный поэт чувствует себя в ответе за выживание не одного человека, а всего человечества, однажды вкусившего от дерева познания и раз и навсегда выбравшего свой путь, отличный от других живых существ, путь, не ограничивающийся только радостями и горестями физического существования. |
«Нет на Моисеевой скрижали слов для меня», — заявляет поэт. Борису Левиту-Броуну действительно, кажется мало даже слов родного языка. Поэтому то и дело появляются авторские неологизмы, не утяжеляющие поэтический язык мастера, а своим окрасом проясняющие то, что хочет высказать поэт. «Блюдцами разбиваются обругательства склизкие». В стихотворении «Похвальное слово супружеству» неологизм «обругательства» подчеркивает нарушение гармонии, намеренно снижает стиль. Истинное презрение звучит в строке «хлопают дверцами жигуляки», где один из основных символов материального благополучия, «удачной» жизни — автомобиль — представляется чем-то мелким и отвратительным. И буквально между строчек читается подобное: «А просто скуки продрога / любовей продавленные лежанки / вконец засугробила...» Можно было бы много говорить о том, что не греет ложе без настоящей любви, что прозябание в «радостях» быта рождает одну только скуку. Но то, что скука не «угробила», а именно «засугробила», звучит так сильно, и вмиг понятно, что не нужны никакие нудные объяснения. Или возьмем к примеру такой авторский неологизм: «как наголу душа обрита». Разумеется, речь здесь идет не об орфографической ошибке. За этой строчкой читается: «наголову душа разбита». Здесь о трагедии души, о ее поражении. А как воспринимается вот это: «Я отчаян судьбой на последнюю муку»? Что ж, разумеется, здесь не без отчаяния из-за происков судьбы. И все же, можно было бы так и написать: я пришел в отчаяние. А может, в этой краткой форме «отчаян» что-то и от того «отчаянного», кто называет себя «разбойник от искусства и от любви анахорет»? Отсутствие смирения под ударами судьбы прослеживается в этой строке, как и во всей книге Бориса Левита-Броуна. «Мир с пониклой головой» звучит сильнее, чем «мир с поникшей головой». Во втором случае, это временная печаль, в первом — нечто непоправимое, невозвратное. А несколько страниц спустя, из вполне литературного «пониклый» рождается «одряхлый»: «одряхлою рукою бессильно время нас в руины свесть». И это новое слово в контексте поэтического мира автора уже представляется вполне обычным, имеющим право на существование, принимая участие в построении такого цельного, стилистически и идейно выдержанного произведения, каким является поэтическая книга Левита-Броуна. Очень ясным и четким видится «прищуроглазье Полифема», как нечто статическое, присущее только ему, как грация Венере и атлетизм Аполлону. «Пад воды» вместо падения воды озвучивает строку, в ней явственно слышен страшный гром резко низвергающегося мощного потока. Иногда и вполне употребляемые слова звучат по-новому у Бориса Левита-Броуна. Вот так он описывает женщину: «Ладоней влага, стан отточенный и наклонений красота...» Как играет здесь слово «наклонение»! Разумеется, имеется в виду прежде всего наклон головы или тела. Но и ассоциация с грамматическим термином придает нечто особое образу женщины. Повелительное наклонение — от вечной власти женского над мужским, сослагательное наклонение — ах, если бы можно было постичь неуловимое естество женщины, с ее особым миром: «ты, может быть, тех слез не стоила, / но я не знал... я жил всерьез».
Мир авторских неологизмов и метафор Бориса Левита-Броуна, обогащающих язык русской поэзии, бесконечен и заслуживает отдельного серьезного исследования. Вернемся однако к «моисеевым скрижалям», чьи заповеди малы для лирического героя книги, потому что дают подсказку, как ориентироваться только в процессе физического выживания. А в поисках пути к свету, истине? Поэт берет на себя смелость дать новый завет для такой души:
Процвести одиноко
прожить незаметно
и умереть
разбудить чью-то душу
сложить свою песню
и не допеть
с кем-то в мире сродниться
а на взаимность
не уповать
жить и помнить
загадку твою им
не разгадать.
Да, тяжкий путь, и удел далеко не «слабой натуры» — выбор такого пути. Пусть в минуту слабости «в темный пруд меланхолии рухнул дворец нетерпенья», пусть «душой-то босою — по осколкам блюдец», «когда слова причиняют боль — … осколки стекла во рту», пусть «если в воду падает камень, вода кругами в страхе шарахается», пусть не знаешь, «как совладать с бестолковщиной жизни», пусть «я в который раз взамен дневного вечерним одиночеством оденусь», — лирический герой Бориса Левита-Броуна не складывает оружия: «Не пролезаю в житейский створ / со своей несуразною мерою, / верую в завтра как беглый вор. / Даже и зарезанный, верую!» «Я выковырял небо из невода ветвей», — пишет поэт, потому что «бредит душа переменами, / бредит она переделами», «и молча летишь все выше, все выше / в поисках выхода... выдоха». Тяжесть от запретов порождает и эмиграцию — и внешнюю, и внутреннюю: «Отчаявшись напиться из колодца, / я уезжаю просто, чтоб не быть. / Я уезжаю на исходе сил / изведать отрезвляющую небыль...»
Уехать. Куда и зачем? Чтобы «учиться в осень тихую войти... / Учиться жить учиться доживать, / учиться умирать а не родиться / учиться перелистывать страницы / где нечего и нечем написать»? Это скорее страх перед неведомым, замирание души уже сорвавшейся и находящейся в полете, чем окончательный анализ. Ибо Свет не оставит того, кто так мучительно ищет дорогу к нему, и как известно, самое темное время — перед рассветом. Эти строки еще от той темноты: «нет у смертного мест / в стройном мире без воздуха и притяженья! / Что ж, мой милый, ты строил с великим терпеньем... / Ты построил помост? / А теперь возведи себе крест». Может быть, еще ты не там, не дошел до конца своего пути, а находишься на временной остановке, как в стихотворении «Перекресток моей Германии...»? «Что теперь? / Немота отрезвления? / Облака? / Эмигрантская тень?..» Нет, видимо, надо собрать последние силы и идти дальше, ведь «дожить — наука нетрудная / под зонтом из чужих облаков». И вот уже «как мрамора нетронутого чуда / коснулось солнце живота реки, / и чайки вскрикнули, чувствительно легки, … / и судьба вставала из руин». «Ни клятв, ни надежд, ни чумы упованья, / ни тяготы вечно последних минут. / Под гнетом весеннего солнцестоянья / минуты бегут, но часы не идут». И если в стихотворении «Ялта», входящем в первую половину книги, «горизонт, не разевая пасти, молча пожирает корабли», то в заключительных стихах это уже другой горизонт: «седой горизонт — вечный мальчик молчаний — которому мы ничего не должны». И вот уже круг, как символ того, за пределы чего не вырваться, претерпевает свою метаморфозу. Вместо него появляется кольцо, как символ завершенности, соединения концов, совершения: «Казалась жизнь кивка короче, / а стала вечной, как кольцо». И вместо слова «умирать» возникает «гибнуть», а, по уверению поэта, «гибнуть — это значит жить». Не правда ли, совсем иная окраска даже вечной печали поэта, который, по определению. никогда не сможет испытать стопроцентную радость в несовершенном мире. И все же, только осознав свое предназначение и приняв его как долг перед своей судьбой, пройдя через все испытания в стремлении исполнить этот долг, можно увидеть, как «что-то все-таки избегло тлена / и, сверкая, покидает нас». Наверно, и об этом тоже — замечательная поэтическая книга прекрасного самобытного русского поэта Бориса Левита-Броуна.
Ольга Денисова
Пригласительный на презентацию романа "ВНУТРИ Х/Б", состоявшуюся 2-го декабря 2005 года в пресс-центре книжной выставки NONFICTION.
* * *
КНИГА О СТРАХЕ И ВЛАСТИ
Валерий Сердюченко
опубликовано в газете «Книжное обозрение» №49 от 29 ноября 2004 г.
«Стучали сапоги, неуспетые надеть. И мы боролись друг с другом на этом коротком крестном пути, стремились подставить другого под несчастливую долю последнего» - это в казарме совершается «подъем».
«Я замахнулся красиво, как матрос на картине Дейнеки» - а это рядовой Левит-Броун впервые взял в руки кайло.
Борис Левит-Броун, поэт, прозаик, религиозный философ, художник: автор пяти поэтических сборников, романа о любви, двух религиозно-философских книг и… альбома эротической графики, уже известен читателям «КО»! В ноябре 2004 г., в издательстве «Алетейя» СПб, вышел в свет его новый роман «Внутри Х/Б»
Хочется начать в духе Достоевского – «Широк, слишком широк Борис Левит-Броун, я бы сузил». Помните, князь Мышкин был известен тем, что умел писать разными почерками? Борис Левит-Броун пишет разными «Я». Если бы не его имя на обложках, с трудом верилось бы, что такие книги, как "Рама судьбы" - собрание христианских религиозно-философских текстов; «…ЧЕГО ЖЕ БОЛЕ?» - лирико-эпистолярный роман с явными инклинациями к полигамии; и наконец «Внутри Х/Б» - повесть о «хождении в солдаты», написаны одной и той же рукой.
Итак – «хождение в солдаты». Дрожь охватывает от мартиролога униженийи надругательств, которые разгребает герой романа от подъёма до отбоя и от отбоя до подъема два года подряд. Однако «Внутри Х/Б» – не сухая хроника, а лирический дневник. Об этом и подзаголовок свидетельствует: "Впечатление". Немного манерно? Пожалуй. Но жанровая суть передана абсолютно точно.
Автор этой статьи тоже отдал армии часть жизни. Поэтому, читая «Внутри Х/Б», пристрастно проверял роман на фактографическую точность, но так и не смог придраться ни разу (а как хотелось!). У Левита-Броуна поразительная, просто-таки иезуитская память, позволяющая ему вернуться на десятилетия вспять и не просто вспомнить, пережить вновь всё до мелочей. И всё-таки жанр романа - "лирический дневник", хотя мы не ошиблись бы, назвав его безжалостным путеводителем по армейскому быту. Первая часть романа даже строится, как расписание: "Подъём", "Зарядка", "Завтрак", "Политзанятия". Оказавшись в армии в необычно позднем возрасте, автор остро чувствует душевное смятение восемнадцатилетнего мальчика, в одночасье рухнувшего из уютной «гражданки» в царство окриков и пинков: «Он оглох от стучащего в висках собственного страха. Он уже второй день в батальоне. Он не знает как жить. Он не верит в жизнь, в наступающий вечер. Его каждый шаг – боль в непритертой кирзовости, в бездарно намотанных портянках, в предчувствии очередного сержантского пинка».
Роман буквально звенит строевыми командами, уставными формулировками, казарменным жаргоном. А ещё он звенит пронзительной нотой душевного несогласия и анафемой всему армейскому распорядку. Призывник, новобранец, курсант, наконец, сержант, – Левит-Броун чувствует себя одинаково отвратительно во всех этих ипостасях. Он явно неармейский. Есть такие люди. Армия этого не понимает. И не должна понимать, ей не до того. Просто армия не должна быть всеобщей. Роман «Внутри Х/Б» так остро звучит сегодня не только потому, что блестяще художествен, но ещё и потому, что в России до сих пор не решена жгучая проблема армии. Для кого-то она – «Голгофа». Для меня – оптимум человеческого существования. Шесть лет, проведённые в армии, – счастливейшее время моей жизни. Мне нравилось ходить строем, нравилось быть и жить как все, а не обособленно, как какой-то Чайлд-Гарольд или Фауст. "Ты полковник – я дурак, я полковник – ты дурак" – мудрей не придумаешь. Ну разве это не очевидно? Видимо не для всех. Есть и Чайлд-Гарольды… есть и Фаусты, и чтобы жизнь не стала сплошной казармой, надо это открыто признать, как открыто признаёт свои «особенности» автор романа. Заглянем вовнутрь "Х/Б". Просто поразительно, какими скорпионами и тарантулами наполнено это пространство. Жалят, они, разумеется, только хозяина этого "Х/Б", но – внимание! Иногда, – с нашей точки зрения (а иногда и с авторской!) – поделом. Чего стоят, например, такие признания: «Я взялся писать про армию, не видя и близко ничьих бед, кроме своих. Это и есть моя правда без риторики», или «Может, каждый защищается от жизни как может – кто лопатой, кто шариковой ручкой? Но тогда за что они не любили меня? А впрочем, за что я не любил их?» Или, например, такое размышление: «Меня Клинов не любил. Он порицал меня этически, не разумея отлынивания из ряда. Его душа знала милосердие, но не знала выкрутас. И курсантом не любил, и потом, когда я остался на их плечах бесполезным сержантом. А мне и трудно возразить. За что было любить пришедшего служить со всеми, но не желавшего служить как все? В людях неумираемо живет чувство коллективной участи, коллективного протеста и коллективного смирения. Несмирённость одного они понимают как вызов, как несмирность, как нежелание разделить. И называют это поиском лёгких путей. Правильно называют!»
«Внутри Х/Б» – роман не только о жестоких армейских буднях и томительных подсчетах: «сколько там еще дней до приказа?». Левит-Броун написал книгу о Страхе и Власти, ибо познал и беспредел курсантского страха и беспредел сержантской власти. Это книга о том, как страх и власть затягивают жизнь в чудовищный узел абсурда. Армия (как, видимо, и тюрьма) нередко обнажает, увы! худшее в человеке. Заурядный хулиган, получивший сержантские лычки, а вместе с ними и неограниченную власть над своим подразделением, – уже готовый монстр. Система функционирует на подчинении, подчинение вбито гвоздём страха в глухую стенку власти. «Самыми жестокими были только что получившие власть» – это о свежеиспеченных сержантах, еще вчера немо глотавших пинки и зуботычины от «стариков». Так воспроизводит себя система.
Эстетически книга отшлифована до блеска. В ней нет лишних слов. Темп стремителен, монтаж эпизодов остро кинематографичен, язык метафоричен до фантастичности (о языке этого романа надо говорить отдельно!). Всему нашлось место: и аскетическому быту, и потоку сознания, и острым психологическим портретам, и истории в истории, и конечно же – как, впрочем, всегда у Левита-Броуна – обжигающей, магматической эротике. Некоторые страницы написаны как стихотворения в прозе, что ещё больше сжимает пружину внутреннего конфликта личности и среды. «Внутри Х/Б» – страшная, достоверная и красивая книга. Но, возможно, самое удивительное её свойство, это грусть и даже ностальгия по армии, каким-то парадоксальным образом пробивающаяся сквозь жестокую правду неприятия.
* * * *
ОЧЕНЬ ОПАСНЫЕ СВЯЗИ
или
уроки соблазнения
в романе Бориса Левита-Броуна
"ЧЕЛОВЕК СО СВОЙСТВАМИ"
СПб.: Алетейя, 2016. – 586 с.
“Читаем Вместе”. Декабрь 2018 Рецензии, Беллетристика
(журнальная версия)
Не имею привычки перечитывать книги. Лишь однажды с удовольствием сделал исключение – перечитал «Войну и мир». А вот роман «Человек со свойствами» я прочитал три раза, и каждый раз находил в нем новые уровни смыслов. Я страшно устал от полумертвого языка нынешних литераторов, от «коммерчески правильного» стиля с его безликостью, а зачастую пошлой бессмыслицей. Сбросить усталость могла только книга с прямо противоположными свойствами: до неожиданности живым языком, «неправильным» антикоммерческим стилем. «Человек со свойствами» — такая книга. Удачно характеризует роман аннотация издательства: «Новое произведение Бориса Левита-Броуна – неожиданность, начиная с непривычного жанра – роман-дневник. Мощный сексуальный пласт любовных приключений, фрагменты ненаписанной книги о великом каталонском зодчем Антонио Гауди, дневниковые записи и многочисленные эпизоды внутренней жизни – этот тематический меланж заплетен в единое повествование, ведущееся ярким, непредсказуемо контрастным языком, от вполне литературного до агрессивных просторечий. Это исповедь русского европейца – злая и лирическая, не без горькой иронии, но страстная и резкая, с развязкой совершенно неожиданной».
Вижу место этого романа в замечательном ценностном ряду, где вехами служат, например: «Гамлет» – как камертон для воспитания личности и гражданского мужества; «Преступление и наказание» – как открытие нравственных границ на пути человека, созревшего для того, чтобы «сметь»; TV-лекции Александра Асмолова – как понимание неизбежности воспитывать человека ищущего ради самосохранения общества, где число «людей без свойств» недопустимо велико.
В романе «Человек со свойствами» разворачиваются наполненные живой реальностью драмы — от почти святого Антонио Гауди до вовсе не святого героя романа. Труден и неоднозначен процесс обретения «свойств»! Только «люди со свойствами» способны ответить вызовам, которые генерирует стремительное развитие человечества.
В рецензии на книгу, озаглавленной «Стоит ли писать и издавать скабрёзные романы?» (интернет журнал Релга №13 (346) 23.08.2018), известный литературный критик В. Шубин пишет: «Надо отметить постоянное стремление Б. Левита-Броуна к новизне формы. В данном издании налицо стремление иначе организовать текст, чтобы «прозрачнее» были мысли, доходчивей чувства, заметно сближение с разговорным языком через неологизмы, «бытовизмы», гибкость перехода от иронии к патетике и т.д. Вообще, надо отметить, Левит-Броун изумительно владеет русским языком. Именно поэтому роман едва ли переводим на другие языки. Перевести можно лишь содержание, семантику, но стиль и язык невозможно».
Очевидно, что автор создал сплав из языка Пушкина, Бердяева, Платонова и даже Жванецкого. Такой язык – редкое открытие нашего времени! Меня поразила поэтичность и музыкальность текстов, многомерность смыслов в пространстве эмоций и особый присущий перу писателя эффект «сверхточности», когда, как в фильмах Тарковского, процесс общения с произведением индуцирует параллельный поток сознания.
Что касается «мощного сексуального пласта любовных приключений», обозначенного в аннотации, то, как пишет В. Шубин, это: «Во-первых, любовно-сексуальная тема, с красочным описанием эротических побуждений, сексуальных вожделений и подробное воплощение в тексте самого полового акта, вплоть до оргазма. Эти пассажи, идущие вперемешку с другими сюжетами и темами, можно было бы обозначить так: «Я – Homo Erotikus». … Ведь книга о человеке со свойствами автобиографична. Как будто вернулся из 1997 года альбом графики «Homo Erotikus» (изд. Верона), в котором Б. Левит-Броун пером и карандашом зримо воплотил сексуальную одержимость мужчины. Теперь же необузданная эротика и сексуальное буйство выплеснулись в слове».
Я не считаю уместным оценивать роман в терминах «скандальности, скабрёзности», как это делает В. Шубин. Удивительные в пристально схваченных подробностях сцены обычной близости делаются необычными, потому что лишены плоского буквализма и разогреты до высоких температур. И никакой ненормативной лексики, ничего скандального, если не считать по определению скандалом откровенный разговор об интимности. В эротических эпизодах автор использует столь изысканный литературный стиль, что это расширяет гуманитарное пространство читателей, большинство которых могли до этого изъясняться о сексе либо действительно скабрезно, либо никак. И хотя автор с явно иронической улыбкой сам называет себя «скабрёзником», в романе скабрёзности нет и помину. Зато в размышлениях житейских писатель может вдруг перейти на просторечный, временами полуграмотный говор, хотя и здесь ни одного срыва в скабрёзность. Площадная лексика Б. Левиту-Броуну без надобности. Он вооружён всеми секретами выразительности русского языка. Рискну привести в пользу автора высказывание В. Г. Белинского: «…очевидно, что органическая, живая полнота искусства состоит в примирении двух крайностей – искусственности и естественности. Каждая из этих крайностей сама по себе есть ложь; но, взаимно проникаясь одна другою, они образуют собою истину». Литературная ткань романа «Человек со свойствами» и есть истина живой жизни, та самая «органическая живая полнота», где высокая искусственность (от слова искусство!) выражения самых земных побуждений и желаний сплетается с просторечной естественностью (от слова естество!) в спорах о заповедях веры, в рассуждениях о музыке, о заблуждениях и откровениях русских классиков.
В. Шубин считает, что многое в романе написано в угоду «сексуально одержимым читателям». Все мы понимаем значимость таких понятий как «18+» с одной стороны, и «порнография» с другой. Современное состояние морали не требует, например, рисования трусиков и бюстгальтеров на античных скульптурах. Открытость сексуальной тематики в большей или меньшей мере присуща и современному кино, и современному театру, и современному роману. Не могу согласиться с В. Шубиным, что насыщенность сексуального пласта романа есть попытка автора привлечь к себе внимание людей низкого вкуса, чуть ли не черни. Столь высоко эвфемистическим образным стилем не привлечёшь внимание толпы. Это делают совсем другими, куда более простыми и грубыми средствами.
Я далек от экзегетики, но считаю, что очень своевременна постановка Б. Левитом-Броуном вопроса об отношении христианских конфессий к плотской любви как к греху. Есть разные люди – слабые и сильные духом. Сильные духом, как показывает социально-исторический опыт, способны и в страданиях не расчеловечиться, и медные трубы славы пройти, и в море наслаждений не потеряться. У современного человека все меньше страданий и все больше наслаждений – пора учится не превращаться в хрюкающих у кормушки. Герой романа и не превращается потому, что его защищают Культура и Вера, он духовен, он «со свойствами».
То, что русская литература всегда была зеркалом российской действительности, не является открытием. В романе «Человек со свойствами» ситуация несколько щекотливая, автор – житель другой страны, и по привычным понятиям «безвременно почившей» идеологии всякая критика с его стороны заведомо порочна. Вот как видит это В. Шубин: «Сложилась стойкая традиция: свой этнос нужно только хвалить, а другие народы критиковать. Данной традиции придерживается и Б. Левит-Броун, ибо так безопаснее для жизни и здоровья. Можно сидеть в Италии, бичевать Россию и не ощущать никакой угрозы». Позвольте, но почему вообще должна возникать угроза жизни и здоровью? От кого угроза? Немалая и не худшая часть России имеет свойство рассуждать так же, как и автор романа. Может, стоит прислушаться? Тем более, что мы, живущие внутри России, частенько имеем «замыленный» взгляд, а здесь редкая возможность увидеть наши беды со стороны, познакомиться с опытом иной реальности. Проблема эта не нова, вспомним, например, как возмутил российскую публику роман И.С. Тургенева «Дым». Но большая литература пишется не на один день. Допускаю, что в романе Тургенева современников мог коробить, даже казаться «газетным», излишний социальный критицизм. Но прошло время, и всё встало на свои места в этом замечательном произведении русской словесности. Возможно, со временем и в романе «Человек со свойствами» утратится поверхностный налёт излишней публицистической заострённости и останется только воспоминание о непростых перипетиях времени.
Подводя итог, могу сказать, – мне сказочно повезло, что со мной случился этот роман. Уверен, что и другим братьям по разуму повезет: кто-то подлечится от эмоциональной глухоты, а кто-то в полемике с автором встрепенется от ментальной оцепенелости. В любом случае постоите под хрустальными струями живого нового языка.
научный сотрудник МГУ им. М.В. Ломоносова
* * *
О романе Бориса Левита-Броуна
«Человек со свойствами»
(полный текст рецензии)
Год с лишком назад среди множества новинок встретилась мне книга ранее незнакомого автора Бориса Левита-Броуна «Человек со свойствами». Не имею привычки перечитывать книги, лишь однажды с удовольствием сделал исключение – перечитал «Войну и мир».
Мистика, но роман «Человек со свойствами» я прочитал три раза, и каждый раз находил в нем новые уровни смыслов. Видимо, я страшно устал от полумертвого языка нынешних литераторов (за редким исключением), от «коммерчески правильного» стиля с его стандартной безликостью, а зачастую пошлостью и бессмыслицей. Сбросить эту усталость могла только книга с прямо противоположными свойствами: с очень необщим выражением лица, до неожиданности живым языком, «неправильным» антикоммерческим стилем. «Человек со свойствами» - такая книга. Удачно характеризует роман аннотация издательства: «Книга названа явно в пику известному роману Роберта Музиля «Человек без свойств». Уже это привлекает внимание. Новое произведение Бориса Левита-Броуна – неожиданность, начиная с непривычного жанра – роман-дневник. Мощный сексуальный пласт любовных приключений, фрагменты ненаписанной книги о великом каталонском зодчем Антонио Гауди, дневниковые записи и многочисленные эпизоды внутренней жизни – весь этот тематический меланж заплетен в единое повествование, ведущееся ярким, непредсказуемо контрастным языком, от вполне литературного до агрессивных просторечий. Это исповедь русского европейца – злая и лирическая, не без горькой иронии, но страстная и резкая, с развязкой совершенно неожиданной».
На мой взгляд, просматривается место романа в замечательном ценностном ряду, где вехами служат, например: «Гамлет» – как камертон для воспитания личности и гражданского мужества; «Преступление и наказание» – как открытие нравственных границ на пути человека, созревшего для того, чтобы «сметь»; TV-лекции Александра Асмолова – как понимание неизбежности воспитывать «человека ищущего» ради самосохранения общества, где число «людей без свойств» недопустимо велико.
В романе «Человек со свойствами» разворачиваются наполненные живой реальностью драмы «человека со свойствами» - от почти святого Антонио Гауди до нашего вовсе не святого современника, героя романа. Ох, как труден и неоднозначен процесс обретения «свойств»! Думается, эта горячая тема найдет, не может не найти свое воплощение в современной русской литературе. Только «люди со свойствами» способны ответить вызовам, которые генерирует до непредсказуемости стремительное развитие человечества.
Известный литературный критик В. Шубин в рецензии на этот роман, опубликованной на интернет ресурсе Релга №13 (346) 23.08.2018, пишет: «Надо отметить постоянное стремление Бориса Левита-Броуна к новизне формы, как в поэзии, так и в прозе. … В данном издании налицо стремление иначе организовать текст, чтобы «прозрачнее» были мысли, чувства, эмоции и лучше доходили до читателя. Да и чтоб текст читался легче. Это – не Бальзак, у которого страница за страницей могут идти сплошным текстом без единого абзаца. В наше время так не пойдет, ритм жизни другой. Стремление к новизне имеет место и в лексике, что справедливо отмечено в аннотации. … – смелое расширение диапазона рифм, сближение поэзии (белый стих) и прозы с разговорным языком, использование неологизмов, «бытовизмов», неожиданное сокращение терминов или, наоборот, столь же неожиданное их объединение, легкость и гибкость перехода от иронии к патетике и т.д. Вообще, надо отметить, Б.Левит-Броун изумительно владеет русским языком, использует все богатство его лексики, нюансы, смыслы прошлого и современного языка. В силу этого новое издание принципиально непереводимо на другие языки. Перевести можно лишь содержание, семантику, но стиль и язык невозможно».
Очевидно, что автор создал сплав из языка Пушкина, Бердяева, Платонова и даже Жванецкого. Такой язык – редкое открытие нашего времени! Лично меня поразила поэтичность и музыкальность текстов, многомерность смыслов в пространстве эмоций и особый эффект «сверхточности», когда многое попадает прямиком в подсознание и, как в фильмах Тарковского, в процессе общения с произведением индуцирует параллельный, внутренний поток мыслей.
Что касается «мощного сексуального пласта любовных приключений», обозначенного в аннотации, то, как пишет В. Шубин, это: «Во-первых, любовно-сексуальная тема, с красочным описанием эротических побуждений, сексуальных вожделений и подробное воплощение в тексте самого полового акта, вплоть до оргазма. Эти пассажи, идущие вперемешку с другими сюжетами и темами, можно было бы обозначить так: «Я – Homo Erotikus». Это – первое свойство автора. Ведь книга автобиографична, о человеке со свойствами. Как будто вернулся из 1997 года альбом графики «Homo Erotikus» (Верона), в котором Б. Левит-Броун пером и карандашом зримо воплотил сексуальную одержимость мужчины. Теперь же необузданная эротика и сексуальное буйство выражены в слове... ».
Удивительно, что критик, восторженно писавший когда-то об эротической графике Б. Левита-Броуна, определённо не приемлет и даже порицает «сексуальное буйство» романа, как скандальность и скабрёзность. Я не считаю уместным оценивать роман в терминах «скандальности, скабрёзности». Описывается не секс до или без любви, а самая что ни на есть любовная интимность. Удивительные в пристально схваченных подробностях сцены вроде бы обычной близости делаются необычными, потому что лишены плоского буквализма выражений и разогреты до высоких температур. Это не прелюбодейство, это – страсть. И никакой ненормативной лексики, ничего скандального, если не считать по определению скандалом откровенный разговор об интимной близости между мужчиной и женщиной. В эротических эпизодах автор использует столь изысканный литературный стиль, что это расширяет гуманитарное пространство читателей, большинство которых могли до этого изъясняться о сексе либо действительно скабрезно, либо ничего не говорящим языком. И хотя автор с явно иронической улыбкой сам называет себя «скабрёзником», в романе скабрёзности нет и помину. Вот хоть такой фрагмент:
Все ласки — на после!
Отказавшись от дегустации, обычно предшествующей жаркому и неумному, хотя и совершенно неизбежному делу фрикции, он предпринял скорое, почти беспардонное посещение её дома, незнакомого и непонятно чем столь желанного. Посещение оказалось лёгким, без продираний и борьбы за право быть гостем.
Его там ждали.
Вход в неё вышел тугим, но плавным, как веская, но до конца додуманная мысль, как редкая удача трудно взятой, но идеально интонированной ноты. Её порог... и весь её чертог был приготовлен для него, умащен и дружествен, хотя сама она не встретила его на пороге ни криком, ни стоном... просто была целиком распахнута и ждала с испугом и сомнением не столько его чувств, сколько своих собственных. Может быть, ждала разочарования в надежде избавить себя от наваждения двенадцати лет?
Зато в размышлениях житейских писатель может вдруг перейти на просторечный, временами полуграмотный говор, хотя и здесь ни одного срыва в скабрёзность. Например, вот такой оборот:
Не было б внутри с кем поговорить, так вааще!..
А так, зажжёшь... при свете даже уютно.
Добавил, прикрутил — ярче-глуше (токо шоб без копоти!) — глядишь, и жить получается.
Просторечие просторечием, а площадная лексика Б. Левиту-Броуну без надобности. Его стиль вооружён всеми секретами выразительности русского языка. Рискну привести в пользу автора высказывание В.Г. Белинского, сделанное почти 200 лет назад: «...очевидно, что органическая, живая полнота искусства состоит в примирении двух крайностей – искусственности и естественности. Каждая из этих крайностей сама по себе есть ложь; но, взаимно проникаясь одна другою, они образуют собою истину». Литературная ткань романа «Человек со свойствами» и есть истина живой жизни, та самая «органическая живая полнота», где высокая искусственность (от слова искусство!) в выражении самых земных побуждений и желаний сплетается с просторечной естественностью (от слова естество!) в спорах о заповедях веры, в рассуждениях о музыке, о заблуждениях и откровениях русских классиков.
Несмотря на то, что для меня уже «мои года – мое богатство», я еще не исчерпал в себе интереса и к тем реальностям жизни, которые по версии В. Шубина относят меня к «сексуально одержимым читателям». Все мы понимаем значимость таких понятий как «18+» с одной стороны, и «порнография, разврат» с другой. Но все же хочется напомнить - современное состояние морали не требует, например, рисования трусиков и бюстгальтеров на античных скульптурах. Открытость сексуальной тематики в большей или меньшей мере присуща и современному кино, и современному театру, и современному роману. Не могу согласиться с В. Шубиным, что насыщенность сексуального пласта романа есть попытка автора привлечь к себе внимание людей низкого вкуса, чуть ли не черни. Столь тонким и высоко эвфемистическим стилем не привлечёшь внимание толпы. Это делают совсем другими, куда более простыми и грубыми средствами.
Вот что меня озадачило, так это возникшая в романе тема любящей, и что особенно странно, любимой жены, которая оставляет героя на время его общения с любовницами. Поскольку моя семья 45 лет остается традиционной, хотя, кажется, уже и редкой, я не мог сравнить это со своим жизненным опытом. Пришлось переживать, расширять сознание, рассуждать о развитии моделей семейных отношений, предполагать наличие женской жертвенности и благодарности за одухотворенность жизни с Мастером. Думаю, второй том романа - «Исповедь Жены», если бы был написан, стал бы бестселлером.
Я далек от экзегетики, но считаю, что очень своевременна постановка Б. Левитом-Броуном вопроса об отношении христианских конфессий к плотской любви как к греху. При этом я исхожу из распространенного понимания цели жизненного пути человека – душа без устали должна трудиться для того, чтобы стать хоть немного совершенней. Для этого человек обязан привлекать все свои интеллектуальные, физические и эмоциональные возможности данные ему от Бога. Есть разные люди – слабые и сильные духом. Сильные духом, как показывает социально-исторический опыт, способны и в экстремальных страданиях не расчеловечиться, и медные трубы славы пройти, и не потерять себя в море наслаждений. У современного цивилизованного человека все меньше страданий и все больше наслаждений – пора учится не превращаться в хрюкающие существа у кормушки. Герой романа и не превращается потому, что его защищают Культура и Вера, он духовен, он «со свойствами».
То, что русская литература всегда была зеркалом российской действительности, не является открытием. В романе «Человек со свойствами» ситуация несколько щекотливая, автор - житель другой страны, и по привычным понятиям «безвременно почившей» идеологии всякая критика с его стороны заведомо порочна. Вот как видит это В. Шубин: «Сложилась стойкая традиция: свой этнос нужно только хвалить, а другие народы критиковать. Данной традиции придерживается и Б. Левит-Броун, ибо так безопаснее для жизни и здоровья. И в самом деле, можно сидеть в Италии, бичевать Россию и русский народ и не ощущать никакой угрозы». Позвольте, но в слове «угроза» и содержится зерно проблемы. Почему вообще должна возникать угроза жизни и здоровью? От кого угроза? Немалая и не худшая часть России имеет свойство рассуждать так же, как и автор романа. Этого достаточно для того, чтобы прислушаться. Тем более, что мы, живущие внутри России, частенько имеем «замыленный» взгляд, а здесь нам предоставляется редкая возможность увидеть наши беды со стороны, свежим глазом, познакомиться с суждениями заряженными опытом иной реальности. Проблема эта не нова, вспомним, например, как высказывался по этому поводу И.С. Тургенев и, наконец, успокоимся:
«Чужеземное влияние сбивает только того с дороги, кто и без того никуда не шел».
«Дым» хотя успех имел довольно значительный, однако большое возбудил против меня негодованье. Особенно сильны были упреки в недостатке патриотизма, в оскорблении родного края и т. п. Опять появились эпиграммы. Сам Ф. И. Тютчев, дружбой которого я всегда гордился и горжусь доныне, счел нужным написать стихотворение, в котором оплакивал ложную дорогу, избранную мною. Оказалось, что я одинаково, хотя с различных точек зрения, оскорбил и правую и левую сторону нашей читающей публики».
В романе, к сожалению, есть место, покоробившее несовместимостью жанра романа с вкраплением какой-то газетной публицистики, участвующей в информационных войнах:
«Не знал и не мог знать мальчик, что придёт день, когда он будет ежечасно слушать новости из России, нервничать у телевизора, и с улыбкой, слишком похожей на горечь, размышлять о том, что в армии, куда гонят по молодости, когда ещё ничего не понято, служить бы надо теперь, когда уже не гонят и понято всё. Не знал, что будет лихорадочно изучать в интернете тех. характеристики и убойную силу новейшего русского оружия и радоваться, что оно достаточно страшно, чтобы отогнать и самых диких, и самых цивилизованных рыжих собак, — одним словом, станет совершенно искренне болеть за русский мир, который он не любит и покинул. Что всю его нелюбовь, как корова — языком, едва только просвещённый Запад, тот самый Запад, который ему люб и где он безбедно обитает, затеет вокруг России подлый хороводец на удушение, объявив ей смертельную обиду за то, что она так близко подошла к его порогу.
Россия?
Подошла?
К его порогу?
Не сделав ни шагу?
Сволочи...
Проститутки брюссельские...
Никак не выковыряете из задницы ваше вечное Drang nach Osten?!..
На подпрыг свербит, да?
Ну, попрыгайте, попрыгайте!
Допрыгаетесь до ещё одного похода русских армий...»
А сожаление мое еще и оттого, что необходимость в оружии и мастерах работающих над средствами для убийства людей, – это беда и печальная необходимость. Нельзя забывать, что с войн возвращается много инвалидов и много здоровых, но все они с психологическими травмами, которые, в отличие от физических, переходят в наследственность. Кроме того, опора на оружие порождает иллюзию необязательности умной дипломатии и людей, умеющих видеть за горизонтом.
Впрочем, романы пишутся не на один день. Допускаю, что и в романе Тургенева «Дым» современников мог коробить, даже казаться «газетным», излишний социальный критицизм. Но прошло время, и всё встало на свои места в этом замечательном произведении русской словесности. Возможно, со временем и в приведенном мною небольшом эпизоде большого романа «Человек со свойствами» утратится поверхностный налёт излишней публицистической заострённости и останется только воспоминание о непростых перипетиях времени.
Подводя итог, могу сказать, – мне сказочно повезло, что со мной случился этот роман. Уверен, что и другим братьям по разуму повезет: кто-то подлечится от эмоциональной глухоты, а кто-то в полемике с автором встрепенется от ментальной оцепенелости. В любом случае постоите под хрустальными струями живого нового языка.
В. Кисляков Москва, август 2018 г.
